Советская деревня глазами ВЧК Том 2. 2

Советская деревня 1923—1929 гг.по информационным документам ОГПУ_____________ (Введение)_____________
Информационные документы ОГПУ за 1923—1929 гг. охватывают два весьма различных по характеру периода в истории советского общества: период становления нэпа в собственном значении этого понятия — с на­чала 1923 г. до лета 1927 г., и период слома нэпа, начавшего сталинскую «революцию сверху» — с осени 1927 г. до конца 1929 г.
Документы, выявленные и публикуемые в последнее время, по-новому ставят вопрос о начале сталинской «революции сверху» — началась ли она в конце 1927 г., после XV съезда ВКП(б), как считалось раньше, или ее началом следует считать сталинскую политическую кампанию по на­гнетанию оборонного психоза и связанную с ней первую волну массовых репрессий летом 1927 г.?1 Документы настоящего тома, на наш взгляд, дают более точную картину динамики нэпа в деревне, да и страны в целом:
а) 1923—1924 гг. Медленное восстановление деревни после военнойразрухи и бедствий голода 1921—1922 гг. Последствия голода, «продар-мейский подход» и репрессии еще сильно ощутимы.
б) 1925 — лето 1927 гг. «Настоящий нэп» — без принудительных за­готовок и непосильных налогов. Многоукладность экономики. Складыва­ние системы рыночных отношений. Рост кооперации.
в) Осень 1927 — осень 1929 гг. Слом нэпа: нагнетание оборонного пси­хоза, репрессии, чрезвычайные хлебозаготовки и, как результат, — гру­бое свертывание рыночных отношений, переход к командно-репрессивнойсистеме управления.
В документах ОГПУ периода 1923—1929 гг. прослеживается эволю­ция самих сводок как «жанра» — как информационных документов, предназначенных для высшего руководства страны. Каждой названной выше стадии нэпа соответствовала своя форма информации верхов по ка­налам ОГПУ: в 1923—1925 гг. основная информация о деревенской жизни от ОГПУ, помимо общей Госинформсводки, оформлялась в специ­альной Земсводке. В этих документах, составляемых изо дня в день, фик­сируются прежде всего факты о хозяйственном и социально-политичес­ком состоянии деревни после потрясений предыдущих лет. Их важной особенностью, как документов политического контроля за настроениями деревни, является признание действительных причин крестьянского не­довольства (непосильные налоги, «ножницы цен», произвол местных властей и т.п.), а отнюдь не исключительно связанных с действиями вра­гов советского режима — теперь, главным образом, «кулаков». Эта осо­бенность была присуща сводкам 1927 г. включительно.
Вопрос адекватного отражения действительности в сводках — вопрос сложный. В этом отношении очень показательно высказывание Ф.Э.Дзер­жинского в письме В.Р.Менжинскому от 24 декабря 1924 г.: «Наши свод­ки таковы, что они дают одностороннюю картину — сплошную черную — без правильной перспективы и без описания реальной нашей роли»2. Од-
нако такая постановка вопроса противоречила самой природе ОГПУ и на­значению исходящей от него секретной информации: выявлять и фикси­ровать именно негативные с точки зрения власти явления в жизни обще­ства и прежде всего враждебные ей. Между тем ситуация гражданской войны уходила в прошлое. Формировалась новая система информации, включавшая множество каналов связи между центром и местами. В 1924—1925 гг. верхи стали обсуждать вопрос о свертывании или даже прекращении деятельности ОГПУ за пределами функций госбезопаснос­ти. Этим и была вызвана новая постановка вопроса о характере инфор­мации по линии ОГПУ, прежде всего о преодолении «односторонности» в содержании сводок. Результатом было не сокращение, а расширение объема и дифференциация информации, идущей наверх через каналы ОГПУ.
Стремление центральной власти «все знать», все держать под своим наблюдением привело в 1925—1927 гг. к дроблению сводок по отраслям управления («Промсводка», «Финсводка», «Земсводка» и т.д.) на спец­сводки по конкретным проблемам, актуальным в данный момент. Тема­тические спецсводки составлялись не ежедневно, а по ходу событий (о перевыборах сельских советов, о политнастроениях деревни и др.), или по мере накопления материала (о колхозах, совхозах и проч.). Эти доку­менты, часто весьма обширные, освещают многие вопросы хозяйствен­ной, социальной, бытовой жизни в деревне.
Резкие перемены в постановке секретной информации для партийно-государственного руководства произошли в ходе сталинской «революции сверху» — с осени 1927 т. Быстро увеличивались количество сводок и объем содержавшейся в них информации при одновременной переориен­тации на сугубо политические вопросы. Информация о хозяйственной си­туации и деятельности сокращается. На содержании сводок (даже дере­венских) начинают сказываться интересы формирующегося сталинского руководства, связанные с внутрипартийной борьбой за власть. Первые до­полнения сводок «информацией», порочащей большевистских деятелей, противостоявших сталинскому самовластию, встретились нам среди доку­ментов осени 1923 г. в виде сообщения о том, что «Бухарин, Зиновьев и Троцкий во время своего пребывания в Карачае подпали под контррево­люционное влияние...» (см. док. М 107). Борьба с левой оппозицией при­ведет к тому, что в конце 1927 — начале 1928 г. в деревенских сводках вдруг начинают приводиться «антисоветские» высказывания: «Оппозиции не дают говорить, а ведь она поддерживает нас, крестьян...» и даже — «Троцкий наш вождь!» (док. № 257, 260, 264, 283, 289). Придет осень 1929 г., и деревенские сводки станут связывать «отсутствие практической работы по коллективизации... с открытыми правооппортунистическими установками местных работников», а затем обнаружат, что контрреволю­ционная активность в деревне прикрывалась «флагом правых» (док. № 357 и 364). В сводках начала 1930 г. будут в этой связи называться имена Бухарина и Рыкова. Потребуется специальное исследование дви­жения информации снизу доверху, чтобы установить момент появления такого рода дополнений к содержанию сводок. Приведенные выше выска­зывания, позволяют предполагать, что они дописывались в центре — не­посредственно в Информотделе ОГПУ.
Сводки сведений о текущих событиях и настроениях на местах явля­лись основой всей системы информационных материалов ОГПУ. Их со­держание определялось задачей сообщения о фактическом положении
8
или происшедшем событии «сегодня» и «в данном месте». Их особен­ность в непосредственной реакции на происшедшее. Близки к сводкам по своему характеру справки по конкретным вопросам, составлявшиеся обычно по запросам сверху и фактические по содержанию. Понятно, что сообщения ОГПУ требовали накопления, систематизации и анализа све­дений, что, естественно, приводило к появлению целой системы инфор­мационных материалов более широкого и обобщающего характера. Среди них первыми должны быть названы обзоры политического и экономичес­кого положения страны — чаще всего ежемесячные, но иногда двухме­сячные или даже более продолжительные по обозреваемому времени. На­чавшаяся осенью 1927 г. сталинская «революция сверху» привела к раз­работке специальных докладов и докладных записок «о классовой борь­бе», «об антисоветской деятельности», «о кулацком сопротивлении» и т.п. Они были весьма велики по объему, охватывали материалы, нако­пившиеся за ряд лет и, как правило, относились к территории всего Со­ветского Союза. В то время их содержание было подчинено политическим задачам, что не могло не сказываться на интерпретации приводимых све­дений. В целях наиболее полного раскрытия темы издания мы использу­ем все виды информационных материалов ОГПУ. Однако основными до­кументами издания остаются относящиеся к деревне сводки.
Обращаясь к информационным материалам ОГПУ о деревне 1923— 1929 гг., как историческому источнику, мы видим свою задачу в том, чтобы отметить отражаемую в них реальную жизнь деревни, в особеннос­ти явления, по каким они дают действительно новое знание.
Принятые в 1921—1922 гг. законодательные акты об экономических отношениях деревни и государства, а также о земельных порядках, по­ложившие начало переходу к новой экономической политике, отвечали крестьянским требованиям и открывали пути для подъема сельского хо­зяйства. Однако последствия семилетней военной разрухи и засуха 1921 г., породившие голод в основных хлебопроизводящих районах стра­ны, исключали возможность скорого и легкого выхода из тяжелейшего кризиса.
В условиях хозяйственной разрухи отмена продовольственной раз­верстки, означавшая признание за крестьянином права свободного распо­ряжения производимым им продуктом, не была и не могла быть полной. Следует в этой связи напомнить о том, что хлебная разверстка была вве­дена царским правительством в 1916 г. по необходимости — чтобы обес­печить распределение недостаточного продукта. В продовольственном на­логе, введенном в 1921 г. и сохранявшемся в 1923 г., было немало от продразверстки. Общим для них являлись их натуральный характер и прямая подчиненность задачам не фискальным, а продовольственным. Не случайно, что до июля 1923 г., пока существовал Наркомпрод, продна­лог, как и продразверстка, собирался его органами, а не Наркомфином.
1923 г. в истории советской деревни, как и советского общества в целом, остается до сих пор самым неизвестным из 20-х годов. Поэтому мы должны уделить 1923 г. особое внимание, чтобы возможно полнее обозначить основные черты сельской жизни, дать конкретное представле­ние о мучительно тяжком начале подъема из состояния всеобщей хозяй­ственной разрухи. При этом мы начинаем именно с материалов о продо-
вольственном налоге, поскольку он был единственным источником средств для экономического восстановления страны. Сведения о мере и способах получения этих средств занимают очень большое место в инфор­мационных материалах ОГПУ 1923 г., особенно его первой половины.
По сравнению с продразверсткой продналог с самого начала был весь­ма умеренным, тем не менее для разоренной, живущей впроголодь дерев­ни, его взимание было тяжким бременем. В относительно благополучных районах зимой и весной 1923 г. можно было слышать такую, например, частушку на тему продналога:
Сто процентов отдала — все до капельки, Не придет ко мне отряд отбирателъный.
В неблагополучных районах, к которым относились все хлебопроизво­дящие районы, оказавшиеся в недавнем прошлом основным театром военных действий, продналог взимали «отбирательные отряды». В публи­куемых нами документах лишь в одном случае сообщается о посылке продотрядов (см. док. № 28), однако информация о практике сбора прод­налога на местах рисует такую картину принуждения, которая была бы невозможна без использования вооруженных сил. Характерно также, что чаще всего грубое насилие при взимании продналога фиксировалось в районах недавних крестьянских восстаний, где внутреннее противостоя­ние деревни и власти еще сохранялось (см. док. № 1, 7, 21, 34, 58, 71 и др.). К неблагополучным районам относились тогда и северные районы, где своего хлеба никогда не хватало, а ввозить его могли лишь из того, что «отберут» в хлебопроизводящих районах. Вместе они составляли терри­торию голода, где-то не прекращавшегося, где-то возобновлявшегося с приближением новой весны. Продналог, как и продразверстка, лишь перераспределял возможности полуголодного выживания.
Сводки 1923—1924 гг. правдиво освещают мучительный переход от продразверстки к единому сельхозналогу. Первая же публикуемая нами госинформсводка от 4 января 1923 г. сообщала из Омской губ.: «Полит-настроение крестьян неудовлетворительно, отношение их к соввласти и РКП враждебное, вследствие возмутительного поведения продинспектуры и местных властей, а также репрессий, применяемых к неплательщикам продналога... Продналога поступило 77,5% от задания. Сдается он ис­ключительно под давлением властей» (док. № 1). В Воронежской губ., согласно сводке от 15 марта: «Продналога собрано 100,6% задания. За время продкампании предано суду 12 502 чел., из коих осуждено нарсу­дом 11 тыс., наложено административных взысканий на 590 должност­ных лиц». В Челябинской губ., по той же сводке, «политнастроение крес­тьян, вследствие проводимых налогообложений: подавленно... Отказа от уплаты налога в губернии не отмечено, хотя почти повсеместно крестьян­ская беднота начинает питаться суррогатами» (док. № 34). О Рязанской губ. в сводке от 15 мая сообщалось: «Вследствие налогообложений эконо­мическое положение крестьянства критическое. У неплательщиков про­изводится конфискация имущества. Беднота в отчаянии, не имея средств на обработку земли» (док. № 58).
Тяжесть налогов влекла за собой подчас катастрофические последст­вия: «Некоторые хозяйства развалились совершенно. Другие развалива­ются, так как в счет недополученного хлеба конфискован живой и мерт­вый инвентарь»; «Уплатив продналог, крестьянство многих губерний ос­талось само без хлеба, питается суррогатами, полусуррогатами»; «Мно-
10
гим крестьянам продналог приходится платить в количестве, равном со­бранному урожаю» (док. № 14, 81 и 83).
Переход к единому с/х налогу на 1923/24 хозяйственный год, озна­меновавшийся, во-первых, ликвидацией Наркомпрода и, во-вторых, зна­чительными скидками для неимущих слоев деревни, явился крупным шагом по пути нэпа. Налог мог выплачиваться как в денежной, так и в натуральной форме по выбору самих крестьян. Как сообщают сводки вто­рой половины 1923 г., крестьяне в целом положительно относились к новой форме налогообложения и, главное, к его облегчению. Земсводка от 15 июня 1923 г. сообщала из Ставропольской губ.: «Настроение крес­тьянских масс заметно улучшается, что объясняется объявлением декре­та об едином налоге и удовлетворительными всходами всех видов куль­тур» (док. № 71. См. также док. № 79, 84, 88, 97, 98, 101, 102, 109, 111, 114, 116, 118, 119). Обзор политического и экономического состояния СССР от 16 июля дает более общую справку: «Единый сельхозналог крес­тьянами встречен сочувственно, хотя местами... крестьянство, по ходу учета, считает единый налог чрезмерным. Сильно возмущают крестьян­ство применяемые к неплательщикам репрессивные меры, [такие] как конфискация имущества, аресты и т.д. При конфискациях имущества у неплательщиков нередки эксцессы со стороны крестьян (избиение фин­инспекторов)» (док. № 81).
Налог действительно был облегчен, однако для еще не восстановив­шейся деревни он оставался непосильным. Уже в ноябре—декабре в зем-сводках стали появляться такие сообщения: «Единоналоговая кампания на первых порах протекала весьма успешно, но в связи с повышением денежного эквивалента поступление налога затормозилось. Продорганы* перешли к решительным мероприятиям. По губернии работают 5 выезд­ных сессий, дано распоряжение о начислении пени... введен вооружен­ный отряд» (док. № 114). Сводки 1924 г. сообщают: «Затянувшийся сбор единого налога, протекающий почти исключительно путем применения массовых репрессий к налогоплательщикам, продолжает оставаться глав­ным волнующим деревню вопросом». В местных итогах налоговой кам­пании к концу апреля оказались арестованными свыше 10 000 непла­тельщиков в Симбирской губ., около 25 000 — в Ставропольской губ. (док. № 149). Лишь единый сельхозналог 1924/25 г. деревня смогла вы­платить без широкого использования властью репрессий и насильствен­ных изъятий.
Сводки 1923—1924 гг. освещают известную проблему «ножниц цен» на промышленные и сельскохозяйственные товары, которые также были порождены объективными факторами — наибольшей степенью разрухи промышленности, наибольшими трудностями ее восстановления. Однако раствор этих «ножниц» был чрезмерен, порождал противоестественную ситуацию, когда в условиях полуголодного существования хлеб оказался очень дешевым продуктом, оставаясь недоступным для голодающих, по­скольку у них не было «дензнаков». Вот характерные свидетельства пер­вой половины 1923 г. из разных мест: «Крестьяне выражают недовольст-
Несмотря на ликвидацию Наркомпрода в июле 1923 г., местные налоговые уч­реждения, работавшие в деревне, продолжали именоваться продорганами. Сводка за январь—февраль 1924 г. сообщала о «слиянии губпродкома и финотдела» (док. М 133). Лишь в сводке за апрель 1924 г. «финагенты» и «финработники» полностью вытесняют «продработников» (док. № 142).
11
во дороговизной фабрикатов и дешевой расценкой хлеба (док. № 10); «К нэпу они (крестьяне. — Авт.) относятся недоброжелательно, так как про­дукты сельхозпроизводства расцениваются ниже продукции фабричного производства» (док. М 12); «Обесценение хлеба сравнительно с продук­тами фабрично-заводского производства парализует всякие товарообмен­ные операции в деревне» (док. М 28); «...Крестьяне применяют огромные усилия в восстановлении своих хозяйств, но это их стремление тормозит­ся дороговизной продуктов фабрично-заводского производства. Крестьяне на свои мизерные излишки хлеба не могут приобрести необходимые для восстановления хозяйства орудия и другие фабрикаты» (док. № 37. См. также док. М 81 и др.).
С осени 1923 г. ситуация стала меняться. В январе 1924 г. правитель­ство провело радикальное снижение цен на продукцию с/х машинострое­ния, обеспечив тем самым доступность для крестьян необходимых орудий производства3. «Ножницы цен» и сопутствующие им претензии крестьян­ства к власти отнюдь не исчезли, но их объектом стали, в основном, такие товары личного и домашнего потребления, как мануфактура, обувь, соль, керосин, спички и т.д. (см. док. М 106, 109, 120 и др.). Тем не менее и налоговое обложение, и неэквивалентность обмена — два основ­ных канала выкачивания средств из крестьянского хозяйства в промыш­ленность — оставались главной проблемой в отношениях между городом и деревней. Оба названных фактора играли не малую роль в воспроизве­дении и распространении ситуации голода. Однако само по себе продол­жение массового голода в это время было неизбежным порождением глу­бочайшей разрухи народного хозяйства, начатой мировой войной и дове­денной до предела войной гражданской. Это была непреодолимая инер­ция голода, возникшего еще осенью 1916 г., достигшего апогея зимой и весной 1922 г. и с величайшим трудом преодолеваемого в 1923—1924 гг., по мере восстановления народного хозяйства как целого. Помощь со сто­роны — по каналам Американской администрации помощи (ARA), като­лической церкви и других иностранных благотворительных организаций имела место, и она отмечена в публикуемых документах (еж. док. № 11, 21, 52, 71). Однако вырваться из массового голода страна могла лишь соб­ственными силами, преодолев разруху, восстановив народное хозяйство.
Не случайно, что тема «Голод» оставалась главной темой сводок ОГПУ в 1923 г., а отчасти и в 1924 г. Они содержат сведения о масштабах го­лода, его географии и степени, о конкретных фактах и последствиях, до сих пор остававшиеся неисследованными. Проявившись и быстро нарас­тая в начале года, голод достигал, как всегда это было, наибольшей силы весной — в апреле—мае, но мог нарастать и до уборки нового урожая в зависимости от погоды, как это случилось в 1923 г.
Обратимся к январской информации сводок ОГПУ: Саратовская губ., сводка от 17 января: «В некоторых уездах развивается голод. В Дерга-чевском и Хвалынском уездах голод принимает широкие размеры [до «30% населения»]... участились случаи смерти от голода. Всего в Хва­лынском у. голодает пока до 50 тыс. человек» (док. № 6). Чувашская обл., сводка от 30 января: «Количество голодающих увеличивается. Обком Послед го л... постановил возбудить ходатайство... оказать помощь 40 тыс. голодающим детям...» (док. М 9). Екатеринославская губ., свод­ка от 12 января: «Настроение крестьян Мелитопольского у. подавленное вследствие усиливающегося голода. В Гуляй-Польском у. голодает 80 тыс.
12
человек... На железнодорожных питательных пунктах зарегистрировано 10 тыс. беспризорных детей» (док. № 5).
Вот как выглядела картина голода в тех же районах по весенне-лет­ним сводкам: Саратовская губ., сводка от 13 июня: «Голодающих в ап­реле зарегистрировано 808 тыс. человек. Особенно развивался голод в Дергачевском, Новоузенском и Хвалынском уездах... голодает более 50% населения. ...Губпоследголом в Хвалынском у., где голодают 72 тыс. че­ловек одних взрослых, выдано в апреле только по 10 фунтов на едока» (док. № 69). Чувашская обл., сводка от 16 июля: «Голод в Чувашской обл. принимает громадные размеры. Голодающих насчитывается 281 тыс. человек. На почве голода развиваются различные заболевания, в особен­ности свирепствуют оспа и малярия» (док. № 82). Екатеринославская губ., сводка от 19 марта: «В одном Павлоградском у. насчитывается 30 тыс. голодающих, из которых помощь получают только 20%» (док. М 36).
Обзор политического и экономического состояния страны за апрель— май 1923 г., датированный 16 июля 1923 г., содержит попытку обобщаю­щей характеристики голода как еще «неизжитого экономического факто­ра» (док. № 81). При сопоставлении этого текста с предшествующими ему сводками бросается в глаза явное преуменьшение общей территории голода и численности голодающих. В составе 32 названных там админи­стративных территорий в Поволжье не оказалось Симбирской губ.; на Украине указана только Екатеринославская, хотя, публикуемые (далеко не в полном составе) сводки называют еще Харьковскую и Донецкую; в Киркрае не названа Уральская губ, в Туркестане — Ферганская обл.; от­сутствуют сибирские губернии, также зафиксированные в публикуемых нами сводках.
Странно выглядят в документе Информотдела ОГПУ заведомо снижен­ные данные о численности голодавших. Названная для Башкирии цифра — 800 тыс. отражала положение на февраль (818 500, в том числе 427 635 детей. Док. № 37). Не соответствует действительности утверждение — «точных цифр нет» применительно к Самарской и Вотской губерниям, Татарской республике и Немкоммуне (см. док. № 81). Из сводок извест­но, что в Спасском кантоне Татарской республики на 15 марта голодало 52 126 взрослых и 24 505 детей, в Арском кантоне — 99 150 взрослых, 101 905 детей (заболеваемость от голода — 12%, случаев смерти от голо­да — 35) и т.д. (см. док. № 49). Приведем также сведения по Коммуне Немцев Поволжья: общее число голодающих в области — 170 тыс. чело­век, в том числе 78 тыс. детей. Среди голодавших 30 тыс. составляли «беженцы-обратники», положение которых было «ужасно: у них нет ни одежды, ни обуви, ни белья» (сводка от 13 марта. Док. № 32).
Урожай 1923 г. не мог снять проблему голода. Сводки с мест вполне подтверждают общий вывод, сформулированный в обзоре положения в стране к началу осени: «В состоянии голода по республике изменения, несмотря на новый урожай, местами уже убранный, незначительны. В Приволжье голод можно считать изжитым лишь в Чувашской обл. Вмес­те с тем выявляется частичный голод в ряде губерний вследствие неуро­жая и стихийных бедствий... В ряде губерний... голод неизбежен с зимы, когда иссякнут запасы скудного урожая, или беднейшее население пита­ется суррогатами...» (док. № 96). Мы сняли в цитируемом тексте перечни губерний ввиду их неполноты, признаваемой указанием «...и др.». Доку­менты конца 1923 г. приводят к выводу о том, что «в ряде губерний тя-
13
желое экономическое положение крестьянства перерастает в частичный голод, главным образом, беднейших слоев крестьянства». Перечни губер­ний, заканчивающиеся указанием «...и многих других», включают и Се­веро-Западный район, и Сибирь с Алтаем, и Дальний Восток, и Дагестан с Горской республикой, и Тамбовскую губ. (док. № 100 и 120). Сводки начала 1924 г. добавят к ним Донской округ, Урал, Актюбинскую и Кус-танайскую губернии (док. № 126, 129, 130, 133, 137, 151 и 152).
И тем не менее и экономическое положение, и голодание деревни в конце 1923 — начале 1924 гг. были несравнимыми с ситуацией предше­ствующего года. Точнее было бы говорить о недоедании и употреблении суррогатов, но без массовых заболеваний и значительной смертности. Оценка масштабов и последствий голодного начала 20-х годов потребует специальных исследований и главное — поиска и введения в научный оборот материалов Помгола и Последгола, в особенности информацион­ных сводок их местных организаций.
Тема голода в деревне не заканчивается с весной 1924 г. Наша лите­ратура обладает исследованием засухи и неурожая на юго-востоке и юге СССР, показавшим вместе с тем способность страны не допустить возник­новение массового голода4. Сводки ОГПУ о положении в неурожайных районах и явлениях недоедания и голода будут ценным дополнением к имеющимся у историков информации, особенно обширные спецсводки о состоянии неурожайных губерний на 12 августа 1924 г., на 20 марта, 27 июня и 25 июля 1925 г., дающих конкретную картину голода и. питания суррогатами значительной части сельского населения, ограниченных раз­меров государственной помощи, трудностей весеннего сева (док. № 158, 159, 162, 164, 165 и др.).
Казалось, с урожаем 1925 г. тема продовольственных затруднений, тем более голода, снята надолго. Однако нам придется вернуться к ней в связи с материалами 1927—1929 гг., когда она возникнет вновь, но на совсем иной основе.
Разоренная и голодающая деревня с головой ушла в решение проблем хозяйственного восстановления. Летом—осенью 1922 г. сводки ОГПУ констатировали: «Отношение крестьян... к политвопросам — безразлич­ное. Крестьяне заняты восстановлением своего хозяйства»5. Их общест­венная активность ограничилась, главным образом, сопротивлением на­логам и завершением перераспределения земли (начатого еще в 1917— 1918 гг.). Открытое противостояние, доходившее до вооруженной борьбы крестьянства и власти, к 1923 г. себя исчерпало. С провозглашением новой экономической политики повстанческое движение утратило почву, а вместе с ней массовый характер. Его остаточные формы сохранялись некоторое время в пограничных районах, поддерживаемые экстремист­скими кругами белой или националистической эмиграции, но в целом до­вольно быстро переродились в уголовный бандитизм. Последний «поход» белых из Китая в Якутию завершился полным поражением весной 1923 г. В мае—июне 1923 г. на Кубани были добиты осколки белых от­рядов численностью в 6, 23 и 177 участников. Вооруженное восстание в Амурской области в январе 1924 г., вызванное «зверским налогом», не вышло за рамки местного выступления и также было связано с действия­ми остатков белых сил в Китае (см. док. № 26, 77, 143).
Общественный резонанс имело меньшевистское выступление в Грузии 28 августа — 5 сентября 1924 г. Однако, как свидетельствуют впервые публикуемые нами документы (включая переписку Сталина с грузинским
14
руководством), попытка поднять крестьянское восстание не удалась, хотя именно на тяжелое положение крестьян и рассчитывала меньшевистская организация (см. док. № 167—175, а также прим. № 85). Эти докумен­ты подтверждают также наличие разногласий в оценке событий между Заккрайкомом и Политбюро ЦК РКП(б), уже отмеченное в литературе о грузинском восстании6.
Тем не менее именно 1924 г. явился исходным рубежом, когда крес­тьянство как целое — как социальный слой — вновь проявило с доста­точной ясностью общее политическое сознание, как и раньше, решитель­но противостоящее белой монархической идеологии, но вместе с тем и неприемлющее большевистскую идеологию советского государства как диктатуры пролетариата. Единичные политические выступления в дерев­не, зарегистрированные в 1923 г. («соорганизоваться и потребовать, чтобы рабочие отдали крестьянам часть власти», добиться в этих целях «организации крестьянского союза во всероссийском масштабе»), каза­лись воспоминаниями о прошлом и приписывались бывшим повстанцам и эсерам (док. № 16 и № 90). Однако уже к середине 1924 г. стало ясно, что эти требования становятся общими и быстро растущими требования­ми крестьянства. Осознание этого важнейшего политического обстоятель­ства породило в ОГПУ два документа, представляющих особый интерес, поскольку они положили начало систематическому наблюдению за поли­тическими настроениями крестьянства.
Подписанная Ф.Э.Дзержинским докладная записка ОГПУ «О перспек­тивах крестьянского движения в связи с ожидающимся неурожаем», под­готовленная в мае—июне 1924 г., констатировала «рост политической активности крестьянства*, в частности рост требований равенства в правах с городскими рабочими. Анализ политической ситуации в деревне приводил к важным выводам: «Получившее в минувший период ряд жес­токих уроков политической грамоты крестьянство заметно поднялось в культурном отношении. Оно приобрело способность к ясному пониманию и учету своих интересов, сознательной постановке вытекающих отсюда задач и резкой критике экономических мероприятий соввласти. Надо по­казать крестьянству, что оно является не только главным плательщиком государственных налогов, неизменным источником средств дорогой госу­дарственной машины. Надо показать ему на деле, что оно, в свою оче­редь, является предметом забот власти, которая готова пойти на большие жертвы в деле помощи и восстановления крестьянского хозяйства» (док. № 143). Месяц спустя — 9 июля — Ф.Э.Дзержинский обращается в Политбюро ЦК РКП(б) с докладной запиской об экономическом положе­нии страны, в которой главным является вопрос о положении крестьян­ства и о необходимости срочных и кардинальных мер по изменению по­литики в деревне: «Надо союзу с крестьянством дать не только агитпро-повское, но и материальное содержание. Надо увязать развитие и поло­жение промышленности с нуждами и положением крестьянства» (док. № 156). Эти предупреждения, как и вскоре последовавшие грузинские события, нашли отражение в решениях октябрьского (1924 г.) пленума ЦК РКП(б) о повороте «Лицом к деревне!»7, означавшем переход к «на­стоящему нэпу» в деревне. Конечно, и очередной недород, и повторяю­щаяся ситуация голода, создавали объективные трудности, но состоялся, наконец, и полный перевод натурального сельхозналога в денежный, и стала заметнее работа промышленности на деревенский рынок.
15
В содержании спецсводок 1925—1927 гг. большое место занимают хо­зяйственные проблемы, среди которых следует выделить землеустройст­во, завершавшее перераспределение земли и вместе с тем призванное обеспечить ее рациональное использование. В литературе весьма обстоя­тельно освещены трудности аграрного развития, тем не менее обширные спецсводки дают новый фактический материал, намного полнее освещают сложные вопросы борьбы за землю внутри сельских общин и конфликты, возникающие на почве межселенного землеустройства, сословные и наци­ональные антагонизмы — «старожилы» и новоселы в Сибири и ДВК, ка­заки и «иногородние» в казачьих районах, этнические столкновения в Средней Азии и Казахстане, на Северном Кавказе (док. № 205, 214, 226, 230, 242, 250, 251 и др.).
Сводки 1925—1927 гг. продолжают отмечать характерный «антаго­низм городу», в значительной мере связанный с товарным голодом и до­роговизной мануфактуры, сохраняющимися «ножницами цен» (док. № 197, 228, 232, 241, 242, 257 и др.). Постоянной проблемой остается налоговое бремя теперь уже с добавлением проблем подоходного обложе­ния (док. № 207, 216, 220, 223, 228, 230, 232, 251, 252, 254 и др.). Среди других важных вопросов деревенской жизни, освещенных спецсводками ОПТУ 1925—1927 гг., отметим выселение бывших помещиков (док. № 201, 205, 210, 211 и др.); бесхозяйственность в работе сельских коопе­ративов (док. № 206, 217, 228, 231, 242 и 265 и др.); тяжелое состояние колхозов и совхозов (док. № 215, 225 и др.); деревенский советский актив (док. № 218 и № 219); сельская интеллигенция, особенно учительство (док. № 209, 227, 259); борьба с самогоноварением и пьянством (док. М 197 и др.)...
С восстановлением крестьянского хозяйства сильнее проявлялось и экономическое расслоение деревни, а вместе с тем и внутренние социаль­ные конфликты, прежде всего между беднотой, служившей официальной опорой советской власти, и состоятельными слоями, восстанавливавшими свое хозяйство в условиях нэпа. Это противостояние часто принимало грубые формы террора и хулиганства, направленного против работников местных советов и местных партийцев, возобновлением «антисоветской агитации» (в действительности направленной против диктаторских по­рядков однопартийной системы, а не против советов). Однако «политбан-дитизм» практически исчезает. Его остатки («исключительно закордонно­го происхождения») в 1925 г. фиксируются лишь в пограничных районах Украины, Белоруссии и Дальнего Востока. Уголовный бандитизм оста­вался еще на уровне 1923—1924 гг. За январь—сентябрь 1925 г. было «обезврежено» до 10 тыс. бандитов (док. М 204). Примитивные формы борьбы, включающие и «террор», чаще всего в форме избиений, и хули­ганство, не прекратились (фактические сведения регулярно сообщались сводками 20-х годов. См. также Приложения к тому М 5, 6, 7 и 8).
В продолжающемся противостоянии крестьянства и диктаторской власти основное значение приобрели политические формы борьбы за ор­ганизацию государственной власти и представительность в ней крестьян­ства. Речь идет прежде всего об открытых выступлениях на перевыборах сельских советов, хотя первоначально очень часто они выражались в от­казе от участия в собраниях и голосовании. Начиналась открытая борьба за овладение местными органами власти, в первую очередь сельскими и волостными советами, чтобы обеспечить активную защиту интересов де­ревни в вопросах налогового обложения, цен на с/х продукцию, землеу-
16
стройства и др. (док. № 197, 198, 208, 216, 223 и др.). С особенной ост­ротой это проявилось на выборах сельских советов в начале 1927 г. В публикуемых сводках приводятся крестьянские требования участия в уп­равлении не только местном, но и общегосударственном. Отметим прежде всего высказывания «союзнического характера»: «В России должны быть две палаты: крестьянская и рабочая. Эти две палаты будут защищать две стороны — рабочие будут защищать свою, а крестьяне — свою». Однако часто звучали и враждебные требования: «Мы не согласны с тем, что рабо­чий класс руководит советской властью. Крестьян больше, чем рабочих, значит крестьяне и должны руководить». Все же наиболее распространен­ными оставались требования самостоятельных выборов населением сель­ских и волостных советов (см. док. М 229, 231, 232, 233, 235 и др.).
На повышение политической активности крестьянства, особенно его зажиточно-кулацких слоев, партийно-государственное руководство отве­тило мобилизацией бедноты как своей непосредственной опоры, и резким расширением контингента «лишенцев», то есть той части населения, ко­торая лишалась права участия в выборах. Весьма обстоятельная спец­сводка о работе по организации бедноты на перевыборах советов от 19 февраля 1927 г. отразила две характерные линии бедняцкого поведения: во-первых, обнаружилась тенденция к «возрождению настроений, близ­ких к комбедовским», и, во-вторых, появились проявления зависимости от зажиточных слоев деревни, которые «нас поддерживают: то хлеба дают взаимообразно, то работу какую-нибудь». В первом случае отмеча­лось «снижение активности середняков», как результат их отталкивания на обочину сельской жизни, во втором — отказ бедняков следовать при­зывам властей (см. док. № 234, 235, 236, 242 и др.).
Особенный интерес представляет обширный документ о лишении из­бирательных прав на выборах в сельсоветы от 16 марта 1927 г. Документ имеет двойное наименование, являясь одновременно и сводкой текущей информации ОГПУ, и оценкой результатов лишения избирательных прав по новой инструкции (док. № 237). Обращение к содержанию документа позволяет сказать, что перед нами докладная записка, написанная в ха­рактере сводки, с сохранением фактичности информации. Двойное назва­ние этого важного документа не случайно: сводка переросла в аналити­ческую записку. В информационной документалистике ОГПУ (и соответ­ственно в публикуемых нами материалах) с этого времени возрастает место докладных зацисок и докладов.
Содержание сводки-записки интересно сведениями о резком увеличе­нии числа лишенцев в сельских местностях — на 12—30% «по сравне­нию с прошлым годом», как говорится в тексте документа. Однако в при­ложении к нему дана таблица, согласно которой эта категория населения возросла в Нижегородской, Вологодской и Тульской губерниях в 2,2—2,5 раза, в Воронежской и Самарской — в 3 раза, в Хоперском округе — в 3,7 раза, во 2-ом Донском округе и Смоленской губ. — в 4 раза, в 18 округах Сибирского края — больше, чем в 5 раз. Среди лишенцев ока­зались «бывшие торговцы», «бывшие белые», включая давно служивших в Красной армии, семьи красноармейцев, вынужденные прибегать к найму сезонных работников, «неблагонадежные» (?!) и т.п. В заявлениях новых лишенцев содержались такие, например, сведения: «...нас лишают права голоса впервые за 10 лет соввласти»; «лишая нас избирательных прав, соввласть не дает нам возможности учить своих детей»... Сводка-записка объясняет такие результаты «некоторыми перегибами», связан-
17
ными с «расширительным толкованием инструкции» (док. № 237). От формулы «некоторых перегибов» повеяло духом сталинской «революции сверху». Она была не за горами.
Рост общественной активности и формирование нового политического сознания крестьян находили выражение в распространении идеи созда­ния крестьянского союза как организации представительства и защиты интересов деревни. Информационные материалы ОГПУ с весны 1924 г. стали отмечать «значительное распространение идей организации крес­тьянских союзов как профсоюзных, кооперативных и общественных объ­единений в целях защиты интересов крестьян» (док. № 139 и № 142). В дальнейшем от одной перевыборной кампании к другой голоса о необ­ходимости воссоздания крестьянского союза звучали все чаще (док. № 197, 216, 223, 228 и др. См. также Приложения к тому М 2, 3 и 5). Советская историография отметила факт распространения в деревне 20-х годов требований создания крестьянского союза и различия в понимании его функций8. Восприятие этих требований как антисоветских и кулац­ких воспроизводила их оценку, утвердившуюся лишь с осени 1927 г., когда началась идеологическая подготовка наступления на кулачество. До этого момента в сводках ОГПУ сведения об «агитации за крестсоюзы» давались самостоятельными тематическими разделами, а не включались в разделы «Антисоветская агитация»* (ср. док. № 229—251 и 252—266).
В этой связи необходимо напомнить о том, что вопрос о создании крестьянского союза на советской платформе обсуждался большевист­ским руководством в мае-июне 1921 г. по записке В.В.Осинского (Оболен­ского), понимавшего необходимость политической организации крестьян­ства. В.И.Ленин фактически поддержал эту идею, предлагая продумать «несколько мер более осторожных, подготовляющих к этому»9. В усло­виях продолжавшейся вооруженной борьбы в деревне такая позиция была понятна. После 1921 г., кажется, никто уже не вспоминал о запис­ке Осинского, но и не мог считать идею крестьянского союза антисовет­ской. К тому же основная масса требований создания крестьянского союза определяла задачи по аналогии с рабочими профсоюзами или хо­зяйственными учреждениями, регулирующими сбыт с/х продукции. При этом отнюдь не отрицалось взаимодействие с властью советов: «Союз можно было бы организовать под руководством самой власти» (док. № 232); «Если бы при ВЦИКе, наряду с Советом национальностей и Со­юзным Советом, был бы Крестьянский союз...» (док. № 236); ходатайст­вовать «перед партией об организации такого союза для крестьян, кото­рый не был бы контрреволюционным, ... а помог бы нам, селянам» (док. № 241).
Конечно, среди требований создания крестьянского союза было немало и направленных на создание крестьянской партии, не обязательно враж­дебной, но в любом случае противостоящей большевистской партии (хотя бы и на советской платформе). По сводным данным ОГПУ, из учтенных выступлений за создание крестьянского союза имелась в виду «явно по­литическая организация» в 17,5% случаях за 1926 г. и в 22,6% — за 1927 г. (док. № 266). Не было оснований для перевода «крестсоюзов-ской» агитации в разряд «антисоветской», однако этого требовала идео-
Мы публикуем первое выявленное распоряжение Секретного отдела ОГПУ от 10 июня 1927 г. на места: «Систематически выявлять лиц, ведущих агитацию за КС...» (док. № 240).
18
логия сталинизма. Выше отмечался взгляд Ленина на создание советско­го крестьянского союза — осторожный, но положительный. Пройдет семь лет и на пленуме ЦК ВКП(б) в июле 1928 г. выскажется Сталин: «Крес­тьяне, поощряемые кулаками, ... могут потребовать от нас свободу орга­низации «крестьянского союза»... Но тогда нам пришлось бы объявить свободу политических партий и заложить основы для буржуазной демо­кратии»10. Возможности развития советской демократии отрицались, поэтому идея крестьянского союза в любых формах стала «антисовет­ской».
Обострение международной ситуации в 1927 г. (ухудшение и разрыв дипломатических отношений между Великобританией и СССР, убийство советского представителя Войкова в Варшаве), послужило поводом для нагнетания военного психоза и организации идеологической кампании по поводу опасности войны. Эта новая обстановка, которая началась массо­вой операцией ОГПУ (июнь—июль 1927 г.) по выявлению и аресту «контрреволюционных элементов»11, ярко отражена в сводках лета 1927 г. о «слухах о войне», «пораженческих настроениях», случаях «массового проявления панических настроений» и т.д. Население страны не забыло военных бедствий и поэтому первые же сообщения об англо-советском конфликте вызвало массовые «закупки предметов первой необходимости» не только в городе, но и в деревне (док. № 235, 236, 238, 242, 253 и др.).
«Пораженческие настроения и выступления» сильнее всего прояви­лись в деревне. Конечно, сводки ОГПУ фиксировали негативные для власти выступления, но как свидетельствуют публикуемые документы, они были повсеместны и выражали общую позицию крестьянства: «Войны не желаем, на войну не пойдем». В деревне срывались «Недели обороны» и сборы «пожертвований в фонд обороны», наблюдались факты выхода из комсомола («комсомольцев будут брать на войну в первую оче­редь»). В казачьих районах, пограничной полосе Украины, Белоруссии и Дальнего Востока, хотя и не только там, реакция на военную угрозу часто принимала открыто антисоветский характер: «Скоро будет война и тогда начнем бить коммунистов и комсомольцев и резать тех, кто стоит за советскую власть» и т.д. Подчас создается впечатление, что деревня жаждет восстать против советов. Однако в данном случае Информотдел ОГПУ слишком «очернял ситуацию». В ответ на такие заявления, осо­бенно в казачьих районах, из среды крестьян раздавались и другие голо­са: «...Мы требуем мобилизации, чтобы быть готовыми к защите соввлас-ти» (док. № 242, 249, 250, 251, 252, 253, 255, 258 и др.).
Главное, массовые выступления против властей в деревне оставались на очень низком уровне: 63 «массовых выступления» за 1926—1927 гг. (док. № 266). В 1926—1927 гг. к этой категории событий относили столкновения толпы с милицией, пытавшейся предупредить самосуды над ворами и конокрадами (чаще всего на базаре), попытки еврейских погромов, межселенные побоища при землеустройстве... К действитель­ным столкновениям с властью можно отнести лишь массовые выступле­ния при закрытии церквей и при непосильном налогообложении (см. док. № 251, 253, 254, 256, 263, 265, 266).
Заканчивая характеристику документов о времени «настоящего нэпа», мы должны отметить появление среди них свидетельств угрозы крутого поворота деревенской политики, который скоро приведет к слому нэпа. 24 августа 1926 г. появилась первая сводка о ходе хлебозаготовок, составленная не Информационным отделом, а экономическим управлени-
19
ем ОГПУ, свидетельствующая тем самым о том, что участие в заготовках хлеба вводится в число задач системы. Сводка названа «ориентировочно-информационной» именно потому, что в ней была изложена информация об условиях, организации и практике хлебозаготовок для ориентирова­ния системы ОГПУ в новой для нее сфере деятельности (док. № 221). Постоянной темой в сводках ОГПУ хлебозаготовительная кампания из урожая 1927 г. становится с сентября — с момента фактического по­нижения цен (см. док. № 252—256, 258, 265). «Низкие цены на зерно» и «товарный голод» (отсутствие в продаже по доступным для крестьян ценам промтоваров) послужили внешним источником «хлебозаготови­тельного кризиса» и «чрезвычайных мер». В действительности объектив­ные условия кризиса хлебозаготовок были сознательно использованы и усугублены политическими решениями, принятыми в сентябре, декабре 1927 г. и январе 1928 г. и положившими начало сталинской «революции сверху»12.
Сводки 1928—1929 гг. слабо освещают объективные, хозяйственные стороны жизни деревни. Все внимание сосредоточено теперь на полити­ческих темах дня, прежде всего на хлебозаготовках: как они проходят, насколько план выполнен, какие препятствия и с чьей стороны имели место. Они частично построены на высказываниях крестьян, «под углом зрения политического настроения крестьянства».
Реакция крестьян на чрезвычайные хлебозаготовки с самого начала приняла вполне определенный характер и власти снизу доверху об этом знали, в том числе из сводок ОГПУ: «Почему это государство не счита­ется с положением крестьянства?»; «Своим нажимом власть задушит крестьянство»; «Неужели советской власти уже не существует?...»; «Конец нэпа...»; «Как будто бы разверстка наступает...»; «Зачем вводить 1920-й год?»; «Этот нажим пахнет 1920-м годом, почему, видимо, при­дется ковать пики...»; «...жаль, что оружия нет»; «Это не хлебозаготов­ки, а грабеж...»; «...это новое раскулачивание»; «...у нас скоро будет голод и придется восстание делать»; «Посеем по 2 десятины, лишь бы хватило на еду...» (см. док. № 284, 286, 287, 288, 289, 294, 316, 319 и др.).
Документы зимы и весны 1928 г. освещают, как складывается и раз­вертывается в деревне «чрезвычайная» ситуация, как вводится в дейст­вие командно-репрессивный механизм на «хлебозаготовительном фрон­те», как складывается взаимодействие «чрезвычайных мер», «головотяп­ства мест» и разных «перегибов». Они показывают развитие репрессив­ной политики, которая постепенно набирает силу (с некоторым спадом во 2-ой половине 1928 г., после июльского Пленума ЦК), растерянность местных властей, «нажим» на крестьянские хозяйства, реакция на этот «нажим» — в виде самых различных «антисоветских проявлений».
Практический переход к репрессиям по линии ОГПУ в современной литературе связывается со сталинской директивой от 5 января 1928 г., потребовавшей от местных организаций «добиться решительного перело­ма в хлебозаготовках в недельный срок» и телеграммой руководства ОГПУ от 4 января, предписавшей начать аресты хлебных торговцев, ме­шающих государственным заготовителям13. Однако публикуемые нами сводки свидетельствуют о том, что фактически аресты «хлебников» нача­лись в декабре 1927 г. (см. док. № 267), а может быть и раньше. Выяс­нение действительных обстоятельств и времени включения системы ОГПУ в осуществление хлебозаготовок потребует специального исследова­ния.
20
Репрессивная деятельность ОГПУ стала одним из главных факторов «чрезвычайных» хлебозаготовок. Ее результаты измерялись прежде всего числом арестованных «спекулянтов», к которым вскоре добавились «ку­лаки» на основании 107-ой и 58-ой статей УК РСФСР (и соответствую­щих статей УК других республик). В Приложении № 9 к документам на­стоящего тома публикуется таблица об итогах репрессий на 30 апреля 1928 г. Однако следует учитывать, что, известные нам табличные сведе­ния о репрессиях ОГПУ 1928—1929 гг. датируются днем составления таб­лицы, а не днем, к которому относятся эти сведения. Сопоставление дан­ных названной таблицы с документами № 295, 302, 304, 306 и др., сви­детельствует о том, что они относятся не к 30, а к первым числам апре­ля, если не к последним дням марта. К этому моменту было арестовано органами ОГПУ на хлебном рынке 4930 частников, на кожевенном рынке — 2964. Кроме того органами ОГПУ и судебными органами было «арестова­но кулаков» по 107-ой статье — 6211 и «по политическим преступлени­ям» — 875. К названным основным группам арестованных следует доба­вить разделивших ту же судьбу 791 торговца мануфактурой, мясом, обу­вью и др. товарами, а также 252 торговых служащих (эти сведения были приведены в справке от 2 апреля1* и, следовательно, не столь полны, какими являются сведения таблицы от 30 апреля). Всего, следовательно, первая волна репрессий на хлебозаготовках дала на начало апреля свыше 16 тыс. арестованных. Отмеченную здесь особенность «статистических» сведений ОГПУ следует учитывать при оценке численности репрессиро­ванных и в последующих документах.
Особый интерес представляют сведения о крестьянском сопротивлении «чрезвычайным» хлебозаготовкам 1928—1929 гг., принимающим все чаще антисоветский характер. Его основные формы: листовки, «кулац­кий террор» против заготовителей, местных представителей власти (из­биение, попытки на убийства, поджоги колхозов и т.д.), а главное, дей­ствительно массовые выступления против насилия над деревней, включая протесты общинных сходов, демонстрации в городах с обращением к ра­бочим промышленных предприятий, сопротивление «толпой» (в том числе женской) изъятию хлеба в отдельных хозяйствах и вывозу хлеба из селения, даже повстанческие действия. Число массовых выступлений за 1928 г. в итоговых документах ОГПУ определялось в 709, за 1929 г. — в 1190 (док. № 364).
Учитывая особенную важность проблемы крестьянского сопротивле­ния (поскольку относящиеся к ней документы были недоступны для ис­следования), в настоящий сборник включен ряд обширных аналитичес­ких докладов, обобщающих данные по названной проблеме за ряд лет и подготовленных, кстати, именно в связи с изменением политики по от­ношению к крестьянству. Мы уже не раз обращались к данным обшир­ной докладной записки «Об антисоветских проявлениях в деревне за 1925—1927 гг. (по материалам информации ОГПУ на 1 января 1928 г.»), которая самим своим появлением зафиксировала рубеж перемен в том, что интересовало государственное руководство в деревне: не ситуация в целом с учетом и позитивных, и негативных влияний политики на настро­ения и поведение крестьянства, а «антисоветские проявления», «классо­вая борьба» как таковая. В докладе содержатся сведения о политических группировках, которые в демократических условиях могли бы послужить основой для формирования крестьянской партии (в том числе и на совет­ских основах). Но такие возможности пресекались в зародыше: в январе
21
1928 г., например, была ликвидирована группа «Пахарь». По мнению ав­торов записки, «в результате арестов политическое состояние района улучшилось» (док. № 266). В действительности же происходило обрат­ное. Число «контрреволюционных», по определению ОГПУ, организаций в деревне быстро увеличивалось. За 1929 г. их было ликвидировано 7305 (см. док. М 364).
Доклад Секретного отдела ОГПУ «Антисоветское движение в деревне» (октябрь 1928 г.) дает наиболее полную характеристику положения и де­ятельности в советское время политических партий и групп, крестьян­ских по самосознанию и программам, начиная со старых, дореволюцион­ного происхождения, партий социалистов-революционеров и трудовиков. Доклад содержит наиболее полную характеристику вновь возникших по­литических группировок («Союз самозащиты крестьянства», «Трудовая крестьянская партия», «Украинская мужицкая партия», «Революцион­ный Союз Крестьянской Молодежи» и т.д.). ОГПУ стремилось связывать эти группировки с эмигрантскими организациями (Парижская группа ПСР, Пражская эмиграция, Харбинская эмиграция и др.), однако эти по­строения не очень убедительны. В основном, мелкие, недолгосрочные группировки местного значения не имели прочной связи между собой, а тем более с эмиграцией. Характерно также, как отмечалось в докладе, «агитация за Крестьянские Союзы остается наиболее распространенным и наиболее популярным лозунгом антисоветской агитации» (док. № 322).
Докладная записка «О массовых выступлениях на религиозной почве за 1928 г.» (док. № 324) освещает определенный тип массовых выступ­лений и практически впервые воссоздает картину религиозного сопротив­ления в деревне конца 20-х годов, связанный с начинавшейся новой кам­панией по закрытию церквей и монастырей, отбором церковных зданий и земельных участков «для общественных нужд», а также арестом цер­ковнослужителей. После единичных столкновений в 1926 и 1927 гг., 44 выступления 1928 г., в каждом из которых участвовало в среднем до 275 человек, не привлекли внимание центральной власти. Сталинское «на­ступление социализма по всему фронту» только еще начиналось.
Сводки 1929 г. освещают нарастающие процессы в социально-эконо­мических и политических сферах, начатые зимой—весной 1928 г. Вторая волна «чрезвычайщины» на хлебозаготовках в деревне стала подниматься после завершения ноябрьского пленума ЦК 1928 г.15 Выкачивание хлеба из деревни принимает все более грубый и беспощадный характер: «Опять переходят к реквизиции... Опять начинают брать с крестьян насильно... Хлеб описывают, скот со двора ведут...»; «...это не хлебозаготовки, а рас­кулачивание»; «Скоро будет гибель крестьянства. Во власть залезли бур­жуи и ведут народ к гибели»...; «Настало время колчаковщины...»; «Надо брать колья...» (док. № 327, 336, 339).
Отметим появление «черных досок»: «Если ты не вывезешь хлеба, то будешь считаться врагом соввласти, и мы тебя занесем на черную доску» (док. № 328). Это означало объявление «бойкота» крестьянскому двору (семье), запрещавшее его защиту со стороны односельчан при реквизици­ях, арестах и т.п. Известна роковая роль «черных досок» в организации голода 1932—1933 гг. на Украине, Дону и Кубани, Нижней и Средней Волге, Южном Урале и Казахстане. Теперь мы знаем, что появились они в хлебозаготовительной кампании начала 1929 г. как ответ сталинского руководства на попытки общинной самозащиты крестьян.
22
Сводки информотдела ОГПУ освещают тяжелое «предположение», ко­торое сложилось весной 1929 г. вначале в Ленинградской, Псковской, се­верных и центральных губерниях потребительской полосы. Опять в пищу употребляются суррогаты. Опять «заболевания, опухания и смертные случаи на почве голода». В течение мая—июня «продзатруднения» отме­чаются в хлебопроизводящих районах (см. док. № 335, 340 и др.). Под­готовка к весенней посевной кампании проходит очень напряженно из-за отсутствия тягловой силы, недостатка посевного материала, агитации крестьян против посева: «Все равно — все заберут» (док. Л? 329 и др.).
Не забыты в сводках и вопросы «колхозного строительства». Под­тверждая известный факт роста колхозного движения в 1929 г., сведения с мест показывают вместе с тем беспорядочность и экономически малую эффективность колхозного строительства, предпочтение самых «простых» форм объединения середняцкими хозяйствами, потерявшими надежду на рыночную экономику (док. № 337, 350—357, 359). Ни о каком «великом переломе» осенью 1929 г. в колхозном движении документы ОГПУ не свидетельствуют точно также, как и документы других учреждений — ЦСУ, Наркомзема и т.д.
Действительный «перелом» имел место в сталинской политике по от­ношению к деревне: насилие над крестьянством, нараставшее с начала 1928 г., принимает всеобщий характер и превращает карательные орга­ны, прежде всего ОГПУ, в непосредственного исполнителя государствен­ной политики. До осени 1929 г. непосредственное участие ОГПУ в опера­циях, связанных с хлебозаготовками, ограничивалось, главным образом, городскими «хлебниками» и другими частными торговцами. Каратель­ные операции в деревне, особенно в отношении крестьянских хозяйств (применение 107-ой ст. УК, прежде всего) были сферой деятельности Наркомюста. Как сообщается в публикуемых документах, оперативные мероприятия ОГПУ по обеспечению хлебозаготовительной кампании из урожая 1929 г. начали осуществляться в конце августа: «количество арестованных не превышало 3000 человек» — городских спекулянтов и торговцев, «не коснувшись деревни». В середине сентября руководством ОГПУ «были даны конкретные указания ряду ПП наиболее хлебных рай­онов о выравнивании линии удара по кулаку, злостному держателю из­лишков и спекулянтским элементам» (док. № 358). К 25 сентября число арестованных «хлебников» по линии ОГПУ увеличилось до 4363 (док. № 349). «Перелом» совершается после принятия 3 октября 1929 г. Политбюро ЦК ВКП(б) «Директив ОГПУ и НКЮстам» (наркоматам юс­тиции всех союзных республик), которым предписывалось «принять ре­шительные и быстрые меры репрессий, вплоть до расстрелов, против ку­лаков, организующих террористические нападения на совпартработников и другие (!) контрреволюционные выступления...», осуществляя эти меры, «когда требуется особая быстрота... через ГПУ», то есть во внесу­дебном порядке16. Число арестов стремительно возрастает: к 24 октября ОГПУ насчитывает уже 17 904 арестованных, а к 31 декабря — 95 908 (док. № 358, 364). Начинала создаваться система ГУЛАГа, и аресты му­жиков, невыполнявших заданий по сдаче хлебозаготовкам, а тем более оказавших при этом сопротивление, были первым массовым источником формирования гулаговского населения.
Конечно, крестьянское сопротивление государственному насилию ста­новилось все более массовым и решительным. Публикуемые нами мате­риалы сообщают массу не известных до сих пор фактов о масштабах и
23
формах крестьянского протеста. Однако сталинская командно-репрессив­ная система не останавливалась перед средствами подавления народного сопротивления. И поэтому наиболее массовыми оказались пассивные формы сопротивления — вначале сокрытие хлебных запасов, а с осени 1929 г. — массовое бегство в города, на стройки тех, кто оказался в ка­тегории кулаков (см. док. № 361). Активные формы крестьянского сопро­тивления нарастали и весной 1930 г. заставят сталинское руководство на время прервать нажим на деревню, однако всего лишь на время.
В. Данилов, Н. Верт, А. Берелович
См.: Данилов В.П. Введение (Истоки и начало деревенской трагедии) // Тра­гедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и мате­риалы. Т. I. Май 1927 — ноябрь 1929 гг. / Под ред. В .Данилова, Р.Маннинг, Л.Виолы. М., 1999. С. 16—31.
2 Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федера­ции (далее — ЦА ФСБ РФ). Ф. 2. Оп. 2. Д. 86. Л. 173—175.
Данилов В.П. Создание материально-технических предпосылок коллективиза­ции сельского хозяйства в СССР. М. 1957. С. 130—134.
Советская деревня глазами ВЧК—О ГПУ—НКВД. 1918—1939. Документы и ма­териалы. Т. I. 1918—1922. М., 1998. С. 14.
Поляков ЮА Недород 1924 г. и борьба с его последствиями // История СССР. 1958. № 1. с. 52—82.
5 Советская деревня глазами ВЧК—О ГПУ—НКВД... Т. I. С. 668 и др.
См.: Wehner M. Le soulevement georgien de 1924 et les bolcheviks // Commu-niame, № 42-44, pp. 155—166.
См.: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9-е. М., 1984. Т. 3. С. 301 и др.
8 Кукушкин Ю.С. Сельские советы и классовая борьба в деревне. 1921—1932. М., 1968. С. 90—91.
Российский государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ). Ф. 2. Оп. 1. Д. 24549. Л. 7—19.
10 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 375. Вып. III. Л. 20 об.
11 См.: Данилов В.П. Введение (Истоки и начало деревенской трагедии) // Тра­гедия советской деревни... Т. I. С. 22—24.
12 Там же. С. 63.
13 Трагедия советской деревни... Т. I. С. 136—137.
14 Там же С. 231.
15 Там же. С. 59-62.
16 Там же. С. 714.